Владимир Набоков

[Jeanne dArc]

Открыла для себя поэзию Владимира Набокова.Буду забрасывать вас чем-то тронувшими меня стихами.

Что нужно сердцу моему,

чтоб быть счастливым? Так немного...

Люблю зверей, деревья, Бога,

и в полдень луч, и в полночь тьму.



И на краю небытия

скажу: где были огорченья?

Я пел, а если плакал я -

так лишь слезами восхищенья...

Comments

о я давно ее открыла

вот три любимых

знаю наизусть



Какое сделал я дурное дело,

и я ли развратитель и злодей,

я, заставляющий мечтать мир целый

о бедной девочке моей?



О, знаю я, меня боятся люди,

и жгут таких, как я, за волшебство,

и, как от яда в полом изумруде,

мрут от искусства моего.



Но как забавно, что в конце абзаца,

корректору и веку вопреки,

тень русской ветки будет колебаться

на мраморе моей руки.

к России

Отвяжись, я тебя умоляю!

Вечер страшен, гул жизни затих.

Я беспомощен. Я умираю

от слепых наплываний твоих.



Тот, кто вольно отчизну покинул,

волен выть на вершинах о ней,

но теперь я спустился в долину,

и теперь приближаться не смей.



Навсегда я готов затаиться

и без имени жить. Я готов,

чтоб с тобой и во снах не сходиться,

отказаться от всяческих снов;



обескровить себя, искалечить,

не касаться любимейших книг,

променять на любое наречье

все, что есть у меня,- мой язык.



Но зато, о Россия, сквозь слезы,

сквозь траву двух несмежных могил,

сквозь дрожащие пятна березы,

сквозь все то, чем я смолоду жил,



дорогими слепыми глазами

не смотри на меня, пожалей,

не ищи в этой угольной яме,

не нащупывай жизни моей!



Ибо годы прошли и столетья,

и за горе, за муку, за стыд,-

поздно, поздно!- никто не ответит,

и душа никому не простит.

Расстрел

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать,

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.



Проснусь, и в темноте, со стула,

где спички и часы лежат,

в глаза, как пристальное дуло,

глядит горящий циферблат.



Закрыв руками грудь и шею,--

вот-вот сейчас пальнет в меня --

я взгляда отвести не смею

от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья

коснется тиканье часов,

благополучного изгнанья

я снова чувствую покров.



Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

и весь в черемухе овраг.





а вот эти просто люблю



О, любовь, ты светла и крылата,--

но я в блеске твоем не забыл,

что в пруду неизвестном когда-то

я простым головастиком был.



Я на первой странице творенья

только маленькой был запятой,--

но уже я любил отраженья

в полнолунье и день золотой.



И, дивясь темно-синим стрекозкам,

я играл, и нырял, и всплывал,

отливал гуттаперчевым лоском

и мерцающий хвостик свивал.



В том пруду изумрудно-узорном,

где змеились лучи в темноте,

где кружился я живчиком черным,-

ты сияла на плоском листе.



О, любовь. Я за тайной твоею

возвращаюсь по лестнице лет...

В добрый час водяную лилею

полюбил головастик-поэт.







В хрустальный шар заключены мы были,

и мимо звезд летели мы с тобой,

стремительно, безмолвно мы скользили

из блеска в блеск блаженно-голубой.



И не было ни прошлого, ни цели;

нас вечности восторг соединил;

по небесам, обнявшись, мы летели,

ослеплены улыбками светил.



Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,

остановил наш огненный порыв,

и поцелуй прервал наш безначальный,

и в пленный мир нас бросил, разлучив.



И на земле мы многое забыли:

лишь изредка воспомнится во сне

и трепет наш, и трепет звездной пыли,

и чудный гул, дрожавший в вышине.



Хоть мы грустим и радуемся розно,

твое лицо, средь всех прекрасных лиц,

могу узнать по этой пыли звездной,

оставшейся на кончиках ресниц...